В детстве я мечтала быть астрологом, чтобы целыми днями только и делать, что изучать звёздное небо, а Оля мечтала стать человеком, профессия которого будет называться каким-нибудь эффектным иностранным словом.
Мы выросли, и я почему-то сбыла Олину мечту: я стала фрилансером,
и это звучит очень эффектно,
а Оля почему-то мою мечту не сбыла ― она не стала астрологом,
а вместо этого зачем-то выучила белорусский язык, но так сферы применения белорусского языка в нашей стране не существует, она пошла работать в ресторан Камяніца официанткой, где за за знание белорусского языка доплачивают 200 тысяч, а за очаровательную улыбку ― 600. Итак, я официально провозглашаю:
200 тысяч ― это цена белорусского языка.
Все семь дней в неделю мы живём так, как будто уже давно мертвы.
― Да она просто мертва, она абсолютно мертва! ― говорит Оля в пятницу вечером своему Жениху, перевесившись в кафе через весь стол и перекрывая грохот музыки, ― Она никуда не выходит из своей комнаты, она только сидит за ноутом или лежит в одеяле. Её помидоры неделями гниют в холодильнике, вся её еда покрывается плесенью, её купленные свитера так и висят в шкафу с ярлыками и этикетками, её проездные теряют срок годности раньше, чем она успевает ими воспользоваться!
―Да она мертва, бабушка, она абсолютно мертва! ― кричу я бабушке в телефон, ― Она говорит о том, что у неё шелушатся пятки и ей нужен крем против шелушения пяток, о том, как правильно варить яйцо ― она двенадцать минут говорит о том, как правильно варить яйцо! Я спрашиваю у неё: “Оля, зачем ты вообще живёшь? У тебя есть хоть какая-нибудь цель?”, а она мне отвечает, что её цель ― заработать на жемчужные серёжки! Цель её жизни ― жемчужные серёжки! Она точно не жива, она ― машина, она точит свои ногти у визажистов, крутит свои волосы в парикмахерской, чинит свои каблуки в обувной, она вся сделана другими людьми, иногда я протягиваю руку, чтобы её потрогать, чтобы убедиться, что она есть на самом деле, я говорю:
― Оля!
Она говорит:
― Что?
Я говорю:
― Поговори со мной!
Она смеётся и уходит, она ничего не говорит и уходит, она говорит “мне некогда”, она говорит “ты хочешь меня упрекнуть в том, что я с тобой не разговариваю?”, она говорит “ну, говорю”.
На самом деле этого я, конечно, не скажу этого бабушке никогда.
― Бабушка? Привет. Да, всё хорошо. Очень хорошо. Нет, мне не нужно далеко ездить, я фрилансер. Копирайтер. Рерайтер. Бабушка, это очень сложно объяснить.
Все семь дней в неделю Оля живёт так, как будто уже давно мертва, но в пятницу вечером из-под её каблуков летят искры.
Когда я вижу её пятничным вечером в духах от Кристиан Диор и во всей этой красотище с маникюрами, я думаю
и это ― Оля, эта роскошная женщина ― Оля, и это она покупала мне носки, лазила со мной в детстве через забор подбирать бабушкины груши и доедала за мной яичный белок из яйца, в котором я съедаю только желток, и это она ― моя сестра, какая же она всё-таки красивая.
Одиннадцать месяцев в году Оля живёт так, как будто она уже давно мертва, но на один месяц она выпадает из жизни вообще.
Это ― месяц её отпуска.
Ночь, из каждого приёмника в каждой квартире, в каждом автомобиле ― одно и то же:
― Погода в Минске +34 днём, + 28 ночью, без осадков,
в окне ― страшная июльская жара, под окном ― орут в ночи дети и пьяные голоса, орут коты, орут кузнечики, стрекот кузнечиков перекрывает даже грохот колёс поезда на железной дороге, спать невыносимо. Я ― поперёк кровати, словно поперёк Вселенной, и в моё окно заглядывает кусок звёздного неба ― кусок космоса в крошках звёзд. Я тоскую по космосу, я протягиваю к нему руки, но упираюсь ими в стекло. Так что же ты, космос, – выдумка наших голов, иллюзия, вечно висящая над нашими головами, выдумавшими тебя? Почему бы тебе не стать реальным, как моя сестра, которая сидит за стеной от меня, на кухне, на табуретке? Она ― настоящая, потому что я слышу, как её рука нажимает на кнопки телевизионного пульта, я слышу, как её рука кладёт пульт на стол ― и раздаётся глухой стук, я слышу, как она принимается расчёсывать свои руки до крови, потому что страдает от нейродермита, а потом запускает руку в волосы и принимается чесать свою голову, и звук от чесания её головы перекрывает даже стрекот кузнечиков, который перекрывает грохот колёс поезда на железной дороге. А ты, космос, как можешь быть настоящим, когда ты абсолютно безмолвен и не способен породить ни единого звука ― пусть это даже будет не песня, не слово, не смех, не шум, а звук от чесания головы!
Я хочу сказать Маяковскому, что звёзды ― это всё-таки не жемчужины, а плевки в лицо космосу за его невыносимое безмолвие.
Я приподнимаюсь и плюю в лицо космосу через открытое окно, но запутываюсь в простыне и падаю с кровати.
Сестра, услышав грохот, мчится и распахивает дверь в мою комнату, а я сижу на полу и перебираю руками свои пальцы на ногах, как чётки, – каждый из них обёрнут бумажкой лейкопластыря, чтобы не чувствовались мозоли, которые появляются всякий раз, как я выхожу из дома.
Оля научила меня, что по-белорусски они называются: пянцюх, спаказны, сярэдні, пярсьцяк, мезенік. Или ещё: ступель і чатыры малыя пялюхі.
― Да на тебе шкура горит! ― говорит Оля, хотя шкура ещё не горит, но капельки пота на ней словно бензин, к которому достаточно поднести спичку, чтобы она действительно вспыхнула.
― Завтра я уезжаю, ― говорит Оля и хлопает дверью.
Я остаюсь безмолвна, как космос, а когда она выходит, беру со стола бутылку, раскручиваю пробку и выливаю себе на голову пятьсот миллилитров БелаКолы ― напитка со вкусом свободы, кока-колы белорусского производства со вкусом свободы белорусского производства.
Остаться в квартире без Оли ― свобода нашего семейного производства.
Когда Оля уехала, я осталась наедине со всеми этими кухонными приборами:
рондаль, імбрык, патэльня ― Оля научила меня, что так все они называются по-белорусски, но кроме названий я не знала о них ничего, и помидоры гнили в моём холодильнике,
а я всё равно была совершенно счастлива оставшись одна и могла бы вообще не выходить из своей комнаты, переползая от ноута к подоконнику со звёздным небом и обратно, но
мне мешали ежесекундные звонки в домофон от Олиных знакомых.
― А Оля дома?
― Нет, её нет дома.
Скоро я перестала подходить к домофону и привыкла к его музыке, как к грохоту орущих кузнечиков и поезда по рельсам.
Я открыла дверь только один раз, ко мне зашёл Олин Жених,
он попросил чаю ― и я налила ему чаю,
он попросил кофе ― я налила ему кофе,
потом он попытался засунуть свой язык мне в рот, но у него ничего не получилось,
я сказала:
― Оли нет дома, ― и вытолкала его за дверь.
Он позвонил мне на мобильный, я сказала:
― Мне нужно работать, ―
и пошла работать.
Я работала на сайте установления навыков общения на английском, беседуя с незнакомцами он-лайн каждый день по шесть часов.
В моём обиходе было 4 стандартных топика: Семья, Путешествия, Здоровый образ жизни, Расскажи о себе.
Шесть часов в день я жила так, как будто уже давно мертва.
― How do you do?
― I’m fine.
― Thank you.
Или:
― What is your favourite colour?
― Blue (мне кажется, на самом деле мой любимый – цвет Олиного свитера, в котором она в детстве таскала меня по парку)
― Have you ever been in other countries?
― Oh, yeah! I have been in Italy last year (о, за последние пять лет я выехала из города только один раз, и сразу же натёрла одиннадцать мозолей на десяти пальцах)
― Have you sister or brother?
― Yes, I have. I have a sister.
― What about your sister?
― Она самая обыкновенная девица на каблуках с ватой вместо мозгов, которая всю неделю вкалывает, напивается в пятницу вечером со своим Женихом и мечтает только о жемчужных серёжках. Впрочем, сейчас мне без неё одиноко и приходится жарить полуфабрикаты.
Кажется, я это так и написала, и прямо на русском, я же не знала, что мой собеседник ― снова Олин Жених.
― Тебе там внутри не одиноко? ― спросил он.
― Нет, у меня есть рыбки, фанта и вечером я пью шампанское на кухне на табуретке.
― Открой мне дверь, у меня уже болят пальцы нажимать на кнопки
домофона.
― У меня болят глаза тебя читать, ― сказала я и вместо двери открыла словарь и удостоверилась, что английских ругательств всего 4.
Я написала ему:
― Fuck damn hell suck Fuck damn hell suck Fuck damn hell suck Fuck damn hell suck Fuck damn hell suck Fuck,
― и закрыла диалоговое окно.
Мне стало страшно одиноко.
― Алё, бабушка.
Со дня Олиного отъезда я звоню бабушке каждый день, а она каждый день начинает разговор с одной и той же фразы:
― Даша? Оля не звонила? Как только она выехала, я легла на диван и молилась! Только бы она доехала, Египет, там же перестрелки!
Бабушка начинает молиться всякий раз, как только кто-то из нас выходит из дома, даже если нам нужно выйти в соседний магазин за кефиром.
― Алё, бабушка.
― Даша? Оля не звонила? Как только она выехала, я легла на диван
Я зажмурилась и сказала быстро-быстро ― так, что сама ничего не разобрала:
― Бабушка, с Олей всё в порядке, тольконужновыслатьейнемногоденег.
А потом:
― Это очень сложно объяснить.
Но для бабушки всё оказалось простым, она разобрала каждое моё слово, и через полчаса я получила от неё денежный перевод, добавила к нему все свои снятые с карточки наличные и пошла в ювелирный за проклятыми жемчужными серёжками.
Я положила коробочку с ними на кухонный стол,
выбросила все гнилые помидоры
я наклеила всюду стикеры со словами:
Я люблю тебя Оля я люблю тебя Оля я скучаю по тебе Оля ради тебя я выбросила все гнилые помидоры я схожу с ума в этой квартире без тебя когда ты вернёшься да возможно я была не права да пропади он этот космос это ты живее чем я это я мертва давным-давно
Наутро я, конечно, устыдилась и сняла их.
Через два дня она вошла в квартиру, взяла со стола серёжки и, щёлкая их замками на своих мочках, сказала:
― О, Жених наконец-то догадался купить мне серёжки! Фу, как у нас пыльно! Повсюду грязь. Как можно так долго не убираться! Даша! Иди сюда, я привезла тебе магнитик с турецким флагом и коньяк!
Моё новое звёздное небо ― пять звёзд на этикетке коньячной бутылки и полумесяц турецкого флага.
Я сказала:
― Повесь магнитик на холодильник.