Мы организовали первую в Беларуси антипотребительскую секту.
В ней было всего два человека:
ты
и я.
Мы врывались в бары и рестораны и ломали обеденные столы,
мы танцевали ламбаду голыми ступнями на скользких картошках,
мы бросались в супермаркеты с головой, как в омут,
и плыли по стеллажам, рассекая товары волнами рук ―
мы были сами непристойными покупателями
и самыми быстрыми пловцами в мире.
Наша секта процветала,
хоть её члены,
согласно мнению социологов,
являлись нравственно неустойчивыми элементами и не могли долгое время сохранять приверженность своей идее.
Но мы держались как могли.
Мы питались одной только горькой коркой луны, носили недоношенную американскую одежду и сочиняли антипотребительские песни
Я хочу воспеть сотни кукурузных и хлебных полей,
и бледный серп луны,
и зонтики борщевика,
и колючки каждого ежа, найденного на дороге,
я хочу воспеть заводские трубы и подъёмные краны,
яблони в каждом дворе, глухой стук от падения яблок на землю,
стоги сена, обёрнутые белой клеёнкой и расставленные по полям, как шахматные фигуры
Процент нашей популярности стремительно рос, и нам пришлось разделиться,
ведь это способствовало расширению наших идей по всей территории Беларуси.
Ты уехал в Минск.
Я осталась в Бресте.
Как только я осталась одна, на меня обрушился шквал электронных писем из всевозможных сект.
Эти подонки пытались завербовать меня в свои религии, но я не поддавалась.
Они приезжали изо всех уголков Беларуси,
совали мне брошюры со своими телефонными номерами,
пытались затащить в рестораны на деловые переговоры,
привозили в мою квартиру кучи хлама из супермаркетов прямо в тележках ―
в тележках, в которые мы когда-то прыгали с тобой с разбегу, как в лодки,
а потом плыли среди стеллажей ЕвроОпта,
как самые настоящие спасатели, спешащие на помощь утопающим в хламе вещей.
Вражеские секты имели широкие и разветвлённые системы, охватывающие все страны мира.
А связь между членами нашей секты, как назло, дестабилизировалась.
Хоть мы всё предусмотрели ― интернет, телефон, почта ―
всё равно перебои возникли. Перебои:
от тебя ни одного сигнала в течение полугода.
Горькая корка луны висела в моём окне,
и филиал нашей секты в лице меня окончательно прогорел под её светом.
Статистика социологов оправдалась ―
но я не собиралась её подтверждать,
я села в поезд и твёрдо решила снова объединить членов нашей тайной огранизации,
чтобы нанести сокрушительный удар конкурентам.
Я даже была готова к тому, чтобы встретить тебя в каком-нибудь баре,
в тоске потребляющего текилу,
выслушивающего тезисы пропагандистского манифеста какой-нибудь инакомыслящей сектантки,
но я исходила весь Минск пять раз поперёк и вдоль
и не встретила тебя негде.
Социологи предположили: наши идеи оказались столь прогрессивны, что ты уехал на Запад,
чтобы начать вербовать иностранцев и выйти на международный уровень.
Ну, слава Богу!
Потому что брестский филиал прогорел, не завербовав ни единого человека.
Я поняла это, когда сама нарушила все основополагающие тезисы нашей молодой организации ―
я ехала в поезде Минск-Брест, забравшись с ногами на мусорную коробку прямо напротив туалета,
и наматывала обжигающий Роллтон из пластикового стакана на бумажную вилку.
Я дула на вилку изо всех сил, но во рту всё равно было так горячо,
что слёзы градом катились по моим щекам.
Это были слёзы триумфа потребления.
Но я помнила всё – всё, что мы пропагандировали,
я прижималась к оконному стеклу и пела лугам и рекам нашу антипотребительскую песню
Я хочу воспеть сотни кукурузных и хлебных полей,
и бледный серп луны,
и зонтики борщевика,
и колючки каждого ежа, найденного на дороге,
я хочу воспеть заводские трубы и подъёмные краны,
яблони в каждом дворе, глухой стук от падения яблок на землю,
стоги сена, обёрнутые белой клеёнкой и расставленные по полям, как шахматные фигуры